Психотерапия — возрожденный шаманизм или
новый вид социальной экспертизы?
Психотерапия представляет собой сравнительно новое явление в социо-культурной жизни России. Для Западной культуры — это нечто хорошо известное и имеющее свою историю. И в том, и в другом случае психотерапия появляется в тот момент, когда общество переживает кризис, связанный прежде всего с деятельностью своих основных институтов ( религия, наука, нравственные нормы и т.д.), что находит свое отражение в субъективном мире переживаний каждого человека и приводит к росту преступности и заболеваний психического и психосоматического характера. Темой работы психотерапевта оказывается «исцеление» дисгармоний общества в преломлении субъективной психики и для решения этой задачи они обращаются к исследованию новых областей сознания. Появление психотерапии связано с именем З.Фрейда, положившего начало изучению бессознательного в психологии. Оказывается чрезвычайно интересным сопоставление его работ с исследованиями сознания Э.Гуссерля, тем более что в современной психотерапии феноменология активно используется в качестве альтернативы позитивизму.
Реальности сознания и бессознательного (в их описании Гуссерлем и Фрейдом, соответственно) обнаруживают ряд общих черт: это интенциональность и наделенность смыслом, а для их исследования оказывается необходим метод редукции. При этом бессознательное оказывается определенным образом структурировано (причем не только в описании Фрейда, но и в описании Юнга), а сознание выглядит как поток феноменов без определенной структуры. Вероятно, такая картина складывается в результате того, что при описании бессознательного исследователь необходимо остается в точке сознания, а при описании сознания он вынужденно выходит за его пределы, пишет о нем так, как если бы он находился вне его. Но и феноменология, и психоанализ сходятся в том, что бессознательное оказывается особой областью сознания, особым его качеством и назвать его «бессознательным» человек может лишь из определенной точки своего непосредственного опыта, исходя из определенной «области значений».
Гуссерлю принадлежит также концепция жизненного мира — предшествующего научной рефлексии, мира человеческой непосредственности, феноменальный мир первичных интенций. В обращении к жизненному миру Гуссерль видел возможность разрешения кризиса науки и проблем человеческого бытия. Наука представляет собой лишь замкнутую область жизненного мира и не может претендовать на раскрытие реальности в целом.
Подмена человеческой субъективности научной картиной мира явилась причиной кризиса как в познании, так и в мире человеческой психики. Разделенность человеческого бытия на две реальности: феноменологическую — непосредственной данности и рационалистическую, опосредованную научным понятийным аппаратом, реальность позитивистского дискурса — обуславливает кризис европейской культуры. В поисках выхода из сложившейся ситуации появились призывы как к полному отвержению рационалистической реальности и слиянию с феноменологической, путем расширения поля восприятия и овладением концентрацией собственного внимания; так и к усовершенствованию методов и методологии познания, поиск возможных путей интеграции научного знания с опытом иных сфер познания окружающего мира: религией, эзотерикой, искусством… Тем не менее, адепты разных направлений, на наш взгляд, едины в понимании конечной цели, того состояния, которым будет ознаменован выход из кризиса. Таковым служит принципиально новое состояние сознания, когда различные его качества пребывают в гармонии и тем самым достигается желанная целостность, разрыв преодолевается.
Гуссерль и Фрейд в определенном смысле могут быть названы родоначальниками этих двух разнонаправленных подходов. Гуссерль обращается к миру феноменологическому, к реальности непосредственной данности, Фрейд же — к расширению возможностей реальностей рациональности, к увеличению ее территории и постепенному «завоеванию» владений бессознательного (показательно, что он сравнивает психоаналитическую практику с работой по осушению болот). При этом и феноменология, и психоанализ дали начало формированию новой психотехнической культуры, где познание окружающего мира, как и вообще любое взаимодействие с ним неизбежно подразумевает направленное изменение внутреннего мира самого человека, работа по освоению окружающего пространства и «работа над собой» представляют собой неразрывную целостность.
Непосредственно к феноменологии обращались основатели новых направлений психотерапии (гештальттерапия, феноменологическая психотерапия и др.). Но, помимо этого, крайне любопытно обращение к идеям Гуссерля автора художественной книги Колин Уилсон, который называет свой жанр «остросюжетной философской фантастикой». В основах феноменологии он видит возможность для практической работы по усовершенствованию сознания, что сулит человечеству переход на качественно новый уровень развития цивилизации. «Первое же, что я усвоил, когда начал изучать Гуссерля, — пишет он, от лица главного героя, — заключалось в том, что люди упускают из виду один крайне простой секрет всего сущего, хотя он достаточно очевиден для всякого, кто способен видеть. Вот в чем заключается этот секрет. Скудость человеческой жизни — и человеческого сознания — объясняется слабостью луча внимания, который мы направляем на окружающий мир. … Человеческий мозг подобен прожектору, который освещает окружающий мир лучом внимания. Но он всегда был прожектором без отражателя. Наше внимание ежесекундно перескакивает с предмета на предмет, мы не умеем фокусировать и направлять его луч. Но все же это довольно часто случается само собой»*. К этим случаям относятся сексуальный оргазм, поэтическое вдохновение и мистические видения — при этом «луч внимания на мгновение становится поляризованным, и все, на что он направлен, преображается, приобретая «яркость и свежесть сновидения». Основная идея, заимствованная автором у Гуссерля — возможность расширения границ сознания за счет развития способности концентрации внимания.
Любопытно, что при этом по своему общему духу книга пропитана вполне «сайентистскими» идеями, свойственными фантастике 60-х: человеческий мозг сравнивается с гигантским компьютером, освоение новых областей сознания — с покорением неизведанных материков, а выполнению этих благородных задач мешают «паразиты сознания» — инопланетные существа, не способные вести самостоятельное существование. Победа над «паразитами» и изгнание их на безопасное расстояние позволяет человечеству с легкостью овладеть телекинезом, телепатией и т.п.
Развитие внимания становится центральным звеном в гештальтерапии. Причем и здесь речь идет о способности концентрации как способе расширения границ сознания, а «неспособность сосредоточится» оказывается одной из главных причин возникновения невроза.
Техники, направленные на развитие внимания используются и в работе со сновидениями — для лучшего запоминания своих снов, и, что не менее важно — для более полного ощущения сновидческой реальности (один из постулатов этой работы гласит, что сновидческая реальность ничем не уступает по своему статусу существования никакой другой, например — физической).
Во всех этих случаях мы видим, что описанные Гуссерлем свойства сознания — интенциональность в ее связи со смыслообразованием — стали необходимым основанием для дальнейших построений и создали возможность для построения психотехнической практики.
Уходы от повседневности приобрели достаточно массовый характер, чтобы найти свое отражение в социальной и культурной сферах. Повседневность оказывается воинственной по отношению к этим «беглецам», она стремится вернуть их в свои рамки. Для этого существуют эксперты — «повседневные деятели», которые «стремятся прежде всего нормализовать ситуацию, ввести ее в рамки повседневности и лишь после этого приступают к исследованию нарушившего ход нормальной жизни фактора, который уже интерпретируется как нормальное, повседневное явление»*. Подобными экспертами являются врачи, психиатры, милиционеры, юристы. Однако современность все чаще предъявляет такие события и явления, которые не могут быть возвращены к повседневности такого рода экспертами. Причина этого, по-видимому, в том, что все больше людей и не желают к ней возвращаться. Поэтому появляется другой вид деятелей, осуществляющих взаимосвязь, взаимопроникновение этих двух миров — повседневности и неповседневности. Их можно назвать посредниками, проводниками. Они принадлежат обеим мирам и способны провести человека из одного в другой, не редуцируя при этом не-повседневность к повседневности. В древности этими посредниками были шаманы, колдуны, маги, в современную эпоху, наряду с их возрождением и получением официального признания, появился новый вид посредников — некоторые направления психотерапии. (Хотя позиция психотерапевта по отношению к переходу в реальность не-повседневности может быть двоякой: одни из них выступают в роли проводников, приближаясь тем самым к магам и шаманам, другие же — в роли экспертов, «агентов повседневности», имея больше сходства с классическими психиатрами).
Не случаен тот факт, что появление психотерапии в западном обществе совпало с кризисом естественнонаучной медицины с одной стороны, возросшим интересом к оккультным знаниям — с другой и с кризисом христианства, вызванным все большей его догматизацией, (что можно в нашей терминологии назвать утерей им статуса не-повседневности для подавляющего большинства людей, обретения статуса обыденности) — с третьей стороны. Необходимо было появление некоего нового посредника между мирами: не столь формализованного и ставшего элементом повседневности как священник католической церкви, обладающий научными знаниями и во многом опирающийся на них (чего не достает шаману или знахарю), но при этом не редуцирующего жизненную реальность к научному дискурсу (что делает врач). Здесь хочется подчеркнуть, что имеется в виду средний, стандартный священник, знахарь и врач, поскольку и среди них встречаются такие, кто «творит чудеса», но случается это крайне редко. Итак, психотерапевт оказался средоточием всех необходимых качеств: его знание вполне научно, однако при этом не отделимо от живой практики, от «жизненного мира» и потому нередуцируемо к миру научных абстракций. При этом он имеет дело с ситуациями неповседневности, причем не в качестве эксперта, а в качестве посредника.
Здесь следует сделать оговорку. Дело в том, что психотерапевт может выступать и в роли в эксперта, но в этом случае эффективность его деятельности значительно снижается. В этом заключается секрет того явления, что существует столько же различных направлений психотерапии, что и психотерапевтов. Конечно, дело не в полученных свидетельствах или непременном формировании собственных школ, а в наличии своего собственного неповторимого стиля в работе. Поэтому невозможно научиться психотерапии по книгам или тупо копируя чей-то метод, поэтому же необходимо своеобразное посвящение в психотерапевтическую реальность: присутствие учителя и индивидуальное общение с ним; прохождение определенного числа психотерапевтических сеансов, чтобы ощутить на себе возможности психотерапии, пройти своеобразную инициацию; приобретение собственного опыта работы под супервизией своего учителя; наличие психотерапевтической этики, предполагающей сохранение в тайне от «непосвященных» материалов психотерапевтических сеансов (материалы сессий могут обсуждаться только среди членов данного психотерапевтического сообщества).
Своеобразие роли психотерапевта в том, что он постоянно находится в реальностях повседневности и неповседневности одновременно. В отличие от эксперта, он не переопределяет ситуацию в сторону повседневности, а как-бы зависает в самой ситуации этого переопределения. Он не возвращает собеседника в мир «нормальных людей», который этот последний явно считает не совсем нормальным со своей точки зрения, поскольку из этого-то «нормального», обыденного мира он и сбежал при помощи своей болезни, или наркотика, или асоциальных действий; психотерапевт как раз занят тем, что он проясняет, что означает для данного человека «быть нормальным»: по каким законам он живет, что представляется ему ценным, а что — нет, как складывались его представления о мире и т.д. То есть, он, совместно со своим собеседником, находится на границе между этими двумя реальностями и определяет ее местонахождение, направляя внимание то к одной «области конечных значений», то к другой. В этом смысле не-повседневная реальность представляет собой ту потенциальную точку опыта, из которой возможно выстраивание абсолютно любых реальностей, с последующим наделением их статусом повседневности (или не наделением). Не-повседневность — это не переопределенная по-новому ситуация, это — сам процесс ее переопределения. Иное — это не то, что находится за чертой, иное — это сама черта, сама граница. Чтобы оказаться в «ином» необходимо проникнуть внутрь самой границы между «этим» и «тем», необходимо осуществить выход в иное, «вертикальное» измерение. Именно из этой точки возможно создание новых миров — сказочных, художественных, субъективно- человеческих. Правда, возможно создание их исключительно при помощи воображения в любой «горизонтальной» точке повседневности, но в этом случае они не будут живыми, «жизненными» мирами.
Возвращаясь к идеям Гуссерля, мы можем описать изображенную выше картину следующим образом. Проблема заключается в том, что человек, не владеющий своим вниманием, не способен свободно перемещаться от одной реальности («конечной области значений») к другой. Поскольку он не способен концентрировать свое внимание на окружающих его феноменах, то он не сознает себя находящимся в той или иной точке опыта, а потому он не переходит из одной «области значений» к другой, а скорее «проваливается» то в одну из них, то в другую. Так человек, не владеющий искусством осознанного сновидения оказывается то спящим, то бодрствующим. Техника осознанного сновидения направлена прежде всего на осознание границы между сном и бодрствованием, самого этого перехода. Умение концентрировать свое внимание, «сосредотачиваться» позволяет человеку осуществлять этот переход самостоятельно. Этот момент является принципиальным, поскольку здесь корениться конфликт человека с социальными нормами. Неспособность к самостоятельному переходу заставляет человека обращаться к каким-либо «внешним средствам» будь то наркотики, соматическая или психическая болезнь, или совершение преступления. Так или иначе, он вовлекает в свой переход «третьих лиц», отнюдь в нем не заинтересованных. Тем самым он нарушает нормы общей, конвенциональной реальности, его действия признаются асоциальными и влекут за собой ограничение его свободы.
Следует напомнить, что психотерапевтическая деятельность сама по себе задает реальность, отличную от повседневной: здесь возможно говорить с пустыми стульями или с образами сновидения, изображать животных или своих собственных родителей… Однако, если психотерапевт не находится в точке равновероятностного развития любых событий (одновременно имея в своем опыте разнообразные техники и психотерапевтические приемы), то этот выстроенный им мир с четкими правилами становится еще одной повседневностью и очень скоро начинает вызывать скуку…
Теперь вспомним, что основное качество повседневности — это невозможность усомниться в существовании наличествующих в ней содержаний. Фрейд, признав существующими болевые ощущения истерических больных и объяснив их существованием области бессознательного, тем самым расширил область значений, поле повседневности. Но, вместе с тем в этом поле оказались соседствующими противоречащие друг другу содержания, причем касающиеся обыденной жизни человека — его здоровья. Если до этого врачеванию души служила церковь, а врачеванию тела — медицина, построенная на естественнонаучной основе, то теперь психоанализ вторгся и в ту и в другую сферы, лишив их права на истинность. Открывшаяся относительность существующих истин поставила под вопрос существование очевидных ранее содержаний повседневности и конфигурация содержаний самой повседневности указывает теперь за ее пределы.
Интересен тот факт, что психотерапия обрела статус социального института, в отличие от шаманизма и магии, поставленных вне социума церковью с одной стороны и официальной медициной — с другой. Понятие повседневности тесно связано с существованием социума, картина мира, определяющая реальность повседневности, во многом задается системой социальных отношений, в которую включен человек. Среди характерных признаков повседневности А. Шюц называет особую форму социальности. «Повседневность — это общий, интерсубъективно структурированный типизированный мир социального действия и коммуникации».* При этом повседневность, как пишет Шюц, — не единственная из существующих реальностей, она лишь одна из целого множества сфер человеческого опыта, называемых им «конечными областями значений». «Мы называем конечной областью значений, — пишет он, — некоторую совокупность данных нашего опыта, если все они демонстрируют определенный когнитивный стиль и являются — по отношению к этому стилю — непротиворечивыми и совместимыми друг с другом».** Мы уже упоминали, а далее будет показано более детально, что в современном мире данные восприятия и переживания, составляющие когнитивный стиль повседневности, оказываются противоречащими друг другу, что обуславливает необходимость постоянных переходов от одной конечной области значений к другой. Невозможность такого перехода, вызванная недостаточной «психологической мобильностью» человека, и служит причиной возникновения неврозов. В определенном смысле, на необходимость осуществления такого перехода ради обретения здоровья указал Фрейд: переход от сознания к бессознательному означает соприкосновение с неповседневной реальностью. Но Фрейд предлагает путь интерпретации, что означает включение неповседневных феноменов в картину повседневности, превращение их в повседневные. Для исцеления он предлагает найти истинное понимание смысла симптомов болезни, отбросив все ложные их истолкования. Другой путь — это отношение к самому разделению на истинное и ложное как к заблуждению, готовность принятия множественности различных пониманий одного и того же феномена в разных реальностях, разных конечных областях значений.
Возможно, именно эту открывшуюся внутреннюю противоречивость имел в виду Юнг, когда писал о пятой ступени развития сознания, открывшего «превращение изначального чуда в бессмысленный самообман». Напомним, что выход он видит в признании реальности психики, в переходе от позитивизма к феноменологии. Для Юнга сама психика оказывается своего рода «промежуточным миром», из которого возможно совершать путешествия в любые области пространства, в разного рода реальности.
Тема взаимовляния культуры и личности, общества и психического здоровья обсуждается многими современными авторами. Начиная с Фрейда, психотерапевты говорят о социуме как о неизбежном зле, подавляющем спонтанное начало человека, отрывающем его от мира природы. Из-за необходимости принятия социальных норм человек теряет контакт со своими глубинными желаниями, перестает понимать свое тело и все это служит возникновению болезней. Но это — неизбежная плата за существование общества, т.к. без определенных ограничений социальная организация была бы невозможна. «Для психотерапевтов становится все более очевидным, что нормальное состояние сознания в нашей культуре является и контекстом, и почвой для психического заболевания,»* — пишет А. Уоттс.
Уместно задаться вопросом: можно ли считать такое состояние сознания нормальным? Оно, действительно, является повседневным для западной культуры, где постоянное противостояние человека и природы, а также индивида и общества полагается очевидным, а состояние сражения, покорения, войны выглядит необходимым и почетным занятием. Причем поскольку повседневность, определяющаяся именно таким состоянием сознания, стала верховной реальностью, то все прочие сферы опыта оказались наглухо закрыты для чувственного опыта «нормального» человека. Для того, чтобы сделать доступным для человека переход от одной реальности к другой, сделать его психический мир более подвижным и готовым к восприятию самых различных феноменов без интерпретаций и заранее установленных схем, необходимо лишить повседневную реальность статуса верховной. В этом случае социальные нормы имеют принципиально конвенциональный характер и не имеют определяющего отношения к психическому миру человека.
Коль скоро картина повседневности связана с определенным состоянием сознания человека, которое принято называть нормальным, или обычным, то нахождение в прочих реальностях связано с измененными состояниями сознания. Но поскольку сознание может быть изменено лишь по отношению к какому-либо другому состоянию сознания, полагающемуся эталонным, то при рассмотрении реальности повседневности как рядоположенной, а не верховной по отношению ко всем остальным, само понятие «измененного состояния сознания» становится весьма относительным. С этой точки зрения уверенность в единственности реальности повседневности выглядит как своего рода транс, гипноз социальных отношений, когда все прочие сферы опыта просто забываются и потому полагаются очевидно несуществующими. Об этом пишет А. Уоттс, проводя параллель между задачами психотерапии и восточных путей освобождения: «главная задача… — это выход индивида из «гипнотического транса» социальных отношений».* Причем это состояние транса создается не набором социальных норм и институтов, а особой формой мышления, которую задают язык, логика и их производные, регламентирующие наше восприятие мира. Задача психотерапевта — через изменение восприятия мира изменить мышление человека, вывести его из привычного транса.
Между тем, став одним из социальных институтов, зачастую психотерапия поддерживает установившийся гипноз повседневности и психотерапевт в этом случае становится одним из ее «агентов», поддерживающих ее неприкосновенность. «С позиций современности можно сказать, что психотерапия развивалась в интересах мировоззрения среднего класса. Она доступна тем, у кого есть деньги, время и условия для самонаблюдения. Она подводит нас к двери в иные миры, дает разумное объяснение тому, что находится за нею, и вновь закрывает ее. Терапия сосредотачивается на жизни среднего человека и нацелена на то, чтобы сделать ее как можно более безопасной. Оставьте вредные привычки, избегайте излишеств, повышайте самооценку, знайте свою аниму или анимуса, избегайте неприятностей, не будьте зависимыми, не выделяйтесь из общей массы, выбирайте партнера противоположного пола…»* — так характеризует положение психотерапии в обществе А. Минделл.
В этом тексте четко описан тот механизм, который использует психотерапия, ориентированная на «оборону повседневности». «Официальной психотерапии», — пишет А. Уоттс, — недостает честности и она становится послушным инструментом в руках армий, бюрократии, церкви, корпораций и всех прочих служб, нуждающихся в «промывке человеческих мозгов»»**. Работа с очень ограниченным контингентом людей, недостаточная критичность по отношению к сложившимся догмам и предрассудкам, а главное — неспособность заметным образом повлиять на решение насущных психологических проблем, гнетущих массу людей — вот основные упреки в адрес «официальной психотерапии». Она способна лишь сглаживать острые углы, а не менять ситуацию кардинальным образом. После объяснений и интерпретаций психотерапевта человек остается все в той же реальности, где он и был, с теми же неразрешимыми вопросами, с той же картиной мира.
«Те, кто использует более рискованные методы, — пишет о психотерапевтах А.Минделл, — «обнюхивают» двери в другой мир и на короткие промежутки времени даже пересекают порог, но в качестве залога успеха рекомендуется опираться на нормальную реальность — результат консенсуса. Взгляните, мол, на сны, почувствуйте и поймите свое тело, найдите недостающие звенья в отношениях, и мир снова будет, так сказать, в порядке. За исключением того, что этого на самом деле не происходит. Не хватает чего-то главного. Нет изюминки, нет колорита и вообще вокруг не происходит ничего интересного»*. Экзистенциальный кризис, отсутствие смысла существования было названо Франклом главной причиной невротических расстройств наших дней. Повседневная реальность не вызывает интереса, но она захватывает эмоционально, человек находится в ней не осмысленно, а скорее по привычке. Такое существование действительно производит впечатление состояние транса, а не свободного, осознанного выбора. Впрочем, предпочтение последнего первому связано с произошедшей сменой системы ценностей, что нашло свое отражение и в методах психотерапии: в переходе от суггестивных методов, связанных с внушением и наведенным трансом, к беседе, где пациенту передается все большая степень свободы и связанная с этим ответственность выбора.
Автор — Светлана Маслова
Литература
1. К.Уилсон «Паразиты сознания» // «София», Киев, 1994 * Л.Г.Ионин «Социология культуры»// «Логос» М, 1996
2. А.Шюц «Структуры повседневного мышления» // Социологические исследования, 1986, №1
3. А.Уоттс «Психотерапия. Восток и Запад.» // «Весь мир», М, 1997* А. Минделл «Дао Шамана» // «София», Киев, Трансперсональный институт, Москва, 1996
4. А.Уоттс «Психотерапия. Восток и Запад.» // «Весь мир», М, 1997
5. А. Минделл «Дао Шамана» // «София», Киев, Трансперсональный институт, Москва, 1996
Карл Густав Юнг (26 июля 1875 — 6 июня 1961) родился в небольшом Швейцарском городке Кесвиль, в семье протестантского священника. Отец уделял большое внимание воспитанию и образованию Карла и, несмотря на относительную бедность своей семьи, он нашел возможность отдать своего сына в лучшую гимназию швейцарского города Базеля. С юных лет Карл беседует со своим отцом о религии, размышления о Боге и об устройстве мира занимают значительную часть его юношеских дневников и записок. Казалось, самой судьбой уготован ему путь священника. Однако, чем глубже изучает Карл религиозные тексты, тем чаще возникают у него противоречивые мысли о Боге и о церкви. У него все больше складывается впечатление, что протестантская церковь полностью оторвана от реальной жизни, что она выродилась в набор пустых обрядов и церемоний, не наполненных никаким внутренним смыслом. «Живой религиозный опыт следует искать не в церкви, — делает вывод Карл, — многие поэтические и философские произведения гораздо ближе к нему, чем либеральный протестантизм». Позже размышления о Боге, о религиозных таинствах станут одной из главных тем его творчества.
Дальнейшая жизнь Юнга полностью посвящена изучению коллективного бессознательного и его архетипов. Юнг много путешествует, изучает первобытные культуры и миры древних цивилизаций. Все его труды направлены к одной цели — возвращению человеку утерянной целостности, объединению внутреннего мира и внешнего, науки, религии и мистики, мудрости Востока и Запада. Аналитическую психологию он называет «западной йогой», или «алхимией двадцатого века». Он глубоко убежден в том, что каждый человек — это не только биологическое существо, наделенное инстинктами и рефлексами, человек в не меньшей степени принадлежит и миру духа — он несет в себе опыт культуры, религии, научных традиций. «Психология — это одна из немногих наук, вынужденная принимать в расчет духовное измерение», — пишет он. Духовный опыт предков передается из поколения в поколение при помощи архетипов — универсальных образов коллективного бессознательного, общих для всех людей. К этому выводу К.Г.Юнг приходит, изучая народный фольклор, а также — работая со сновидениями самых разных этносов и культур.